«Был бы в Беларуси — должен был бы молчать». Гродненский священник — об уходе из Московского патриархата, призвании и кризисе церкви

Отец Георгий Рой покинул Беларусь и стал клириком Вселенского патриархата. Сейчас он с соратниками ищет помещение для церкви, устраивает четырех детей в вильнюсские школы и скучает по своим пчелам, которых оставил на родине. О новой жизни в Вильнюсе, походах в церковь в 11 км и пути к белорусчине он рассказал редакции Hrodna.life.

Интервью было отредактировано в целях безопасности собеседника.

Мы с вами разговариваем, когда вы находитесь в новом для себя статусе. Что он для вас значит?

Во-первых, я бы сказал, что это возможность более свободно выполнять свои священнические обязанности и более свободно нести евангельское слово. Ведь, находясь в современной Беларуси, священник имеет ряд ограничений и всегда должен оглядываться, чтобы не возникло проблем с властью церковной или светской. В жизни церкви последние годы становилось все больше и больше идеологии т. н. «русского мира», с которой я категорически не согласен. Система управления церкви при патриархе Кирилле стала чрезвычайно централизованной, выстроилась, как у нас любят говорить, «вертикаль власти», стало меньше простых христианских и братских отношений.

Поэтому мое нынешнее ощущение — ощущение свободы. Я хочу иметь возможность высказываться прямо и называть вещи своими именами. Служение под омофором Вселенского патриарха это также возможность организовать полноценную жизнь белорусской общины, дать возможность проявиться в церковной жизни белорусской культуры и слову.

К сожалению, в жизни современного БПЦ присутствие белорусского языка — чисто формальное, так сказать для вывески. А настоящей, целенаправленной поддержки белорусской культуры со стороны церкви очень и очень мало.

Отец Георгия Рой в Гродно был настоятелем Покровского собора до июля 2021 года. Он ушел с поста после принудительной отправки на пенсию архиепископа Артемия, имевшего имидж продемократического иерарха. Роя направили служить в храм в деревне Квасовка рядом с Гродно. В апреле 2022 года он подписал обращение священников РПЦ с призывом к окончанию войны в Украине.

А можете пояснить, в чем конкретно были препятствия, каким образом вас делали изгоями?

Через официальные структуры РПЦ так или иначе транслируются месседжи, несущие идеологию «русского мира». Это все делается по директиве сверху и с таким наказом, что каждый священник должен, например, прочитать то или иное послание, молитву, провести определенное мероприятие. И очень часто это связано с тем курсом, который сейчас актуален в Москве — т. н. «патриотизм», история, но не наши, не белорусские. А если священник, например, откажется это делать, то с большой долей вероятности столкнется с недовольством своего епископа. В посланиях патриарха, которые нужно священству зачитывать на Рождество и Пасху, очевидны нарративы идеологии «русского мира».

Священник РЦП — как крепостной в XIX веке

А к чему недовольство вашего начальства могло привести?

Священник в современной жизни РПЦ — это человек в большой степени подневольный. В каком-то смысле, это можно сравнить с состоянием крепостного в XIX веке. Епископ по отношению к священнику имеет неограниченную власть. Решением епископа священник может быть лишен права служения, может быть переведен в приход, который находится на большом расстоянии от дома и не может обеспечить даже какой-то минимальной зарплатой, может запретить публично высказываться и т. д.

А служение для священника — его жизнь и призвание, а не просто работа. Это какой-то стержень твоей идентичности, в конце концов! И если звучит такая угроза, что если ты не выполнишь какой-то приказ, исполнение которого противоречит совести, то тебя могут лишить права служения, или переведут на другой приход. Для священника это очень серьезная угроза, ведь жизнь общины это очень близкие, семейные отношения. Ты прикипаешь душой и сердцем к людям. Многие священники жизнь свою положили, чтобы собрать ту общину, чтобы построить церковь. И, конечно, когда звучит такая угроза, человек думает, что нужно сделать все, чтобы сохранить то, что тобой создано. Поэтому многие священники находятся под страхом и не могут защитить себя, отстоять свое видение, или даже просто высказать свое мнение.

Многие из священников, и я в том числе, не имеют какого-то другого образования. Я пришел в семинарию сразу после школы. Я не получил никаких светских специальностей и это проблема, когда ты думаешь: а чем ты сможешь заниматься, если тебя лишат права служения? У многих похожая ситуация.

Особенно при патриархе Кириллу в церкви начала выстраиваться т. н. «вертикаль власти» и вместе с тем становится все менее и менее простых, как говорят, семейных отношений. Реализуется модель: «Я начальник — ты подчиненный». Разумеется, власть епископа всегда почиталась в церкви, почитается и сейчас во всех православных церквях. Но, так сказать, культура и традиция реализации этой власти очень отличается.

В других церквях отношения епископа и священника с одной стороны, или духовенства и народа с другой — явно более свободные, спокойные, братские. Заметно меньше формализма и реализации власти как подчинения. Когда я был клириком РПЦ, меня всегда поражало: когда бывал в Греции, или Сербии, или в Польше, когда я видел, как они просто по-человечески и по-христиански встречаются, разговаривают, служат, шутят. Да, епископ имеет авторитет, имеет власть, но это не деспотическая власть, а скорее власть авторитета, почитание человека за его жизненный опыт, духовный опыт, за его открытость и сострадание, а не только потому, что он епископ и может всю твою жизнь, как говорят, в бараний рог скатать.

А не потеряли ли вы в «карьере», перейдя из одной юрисдикции под другую?

Карьера — понятие, на которое можно мало обращать внимание [смеется]. Особенно, если ты священник. Это еще когда я был молодым священником и хотелось чего-то добиться, то это, может, как-то подталкивало меня. Но потом начинаешь на это смотреть философски. Нет, я вообще не рассматриваю этот переход в категории карьеры. Служение священника — это жизнь. Стало ли мне комфортнее — стало. Стало ли мне спокойнее — да. Стало ли мне радостнее — стало.

В СМИ писали, что вам совесть не позволила оставаться под РПЦ. А что не так с совестью священников, которые остаются?

Моя совесть — не лучше, чем совесть других священников, просто я решился, принял такое радикальное решение о переезде в другую страну. И в этой связи подал прошение о переходе к Вселенскому патриархату. Быть в эмиграции — очень тяжелое испытание для меня и для семьи. Я очень люблю Беларусь, я очень привязан к родной земле. Но теперь я могу свободно говорить не потому, что моя совесть лучше, а только потому, что я нахожусь в свободной стране. И это не моя заслуга, а достояние этого народа и этой страны.

Да, я переживал достаточно сильный конфликт совести, оставаясь священником РПЦ. Как один из священников, так или иначе ты несешь свою долю ответственности за то, что делает твоя церковь. Внутренне ты можешь не соглашаться. Ты можешь сказать людям — на проповеди, или в частных разговорах, что, например, христианская церковь не может поддерживать войну как агрессию против другого народа. Но все равно официальная позиция твоей церкви падает и на тебя этакой тенью. Возникает сильное внутреннее противоречие.

Но, вполне могло сложиться и так, что я дальше был бы в Беларуси, и дальше должен был бы молчать о многом из того, о чем следовало бы говорить и священнику и гражданину. Были, к примеру, критические ситуации, когда началась война и я думал: что ты должен сейчас сделать? Скажешь — будут проблемы, может, даже, очень серьезные. Не скажешь — будет страдать совесть. В то время я осмелился и сказал. Сказать о несогласии — очень важно. Сказал — и ты якобы поставил маркер, что это не твое, ты с этим не согласен, ты отгородился от ошибки. Это давало определенное успокоение совести, хотя создавало много проблем в жизни как священника и как гражданина. Я жил с определенным ощущением страха, что сейчас случится снова что-то такое, на что нужно будет реагировать. Страх был в том, хватит ли моральной силы, а не забоюсь ли на этот раз, не предам ли совесть?

Я вообще не осуждаю тех людей, которые промолчали, потому что каждый делает свой выбор. Есть границы, когда человек идет на компромисс совести, поступается им, и делает что-то такое, что явно противится христианской нравственности. Но есть состояние, когда человек не поступился совестью. Он может не сделал чего-то из того, что мог бы сделать, но все же не поступился своей совестью. Таких людей очень много — среди священников, среди обычных верующих людей и вообще белорусов. Это люди, которые вынуждены молчать, вынуждены быть осторожными, но это люди, которые сохраняют свою совесть чистым.

А могут ли верующие, живущие под Московским патриархатом, изменить юрисдикцию, не покидая страну?

Я бы сказал так, что истинные верующие живут не в патриархатах, а в Христовой Церкви. Вопрос юрисдикций — вторичный. И верующие, относящиеся к Московскому патриархату, и верующие Вселенского патриархата и всех других церквей являются верующими Единой, Святой, Соборной и Апостольской Церкви.

Самое главное — сохранять свою совесть, которая есть голосом Божьим в человеческом сознании. Переход в другую юрисдикцию может решить часть проблем, но сам по себе не делает тебя ближе к Богу.

Проблема может быть только в том, что время от времени в разных христианских церквях могут возникать ситуации, когда верующие люди могут почувствовать определенный конфликт совести. Трудно понять, например, как церковь может оправдывать нападение на другой народ…

Но переход в другую юрисдикцию — далеко не единственный ответ на эту ситуацию. Главное, повторюсь, — твоя личная совесть, а не юрисдикция, твои поступки, а не декларации.

Фактически, в Беларуси некуда переходить православным верующим, которые хотели бы выйти из подчинения Московскому патриархату. В Беларуси нет автокофельной или какой-то альтернативной православной церкви.

Вильнюс, новый приход и грусть по пчелам

Как вы решили покинуть Беларусь? На кого оставили пчел? (Георгий уехал из Беларуси 29 марта — Hrodna.life)

Да, по пчелам я очень скучаю. По моей фамилии [смеется] и по моей генетике я всей душой люблю пчеловодство. Перед отъездом я пришел попрощаться со своими пчелками. Я открыл ульи после зимы, дохнул этим ни на что не похожим ароматом. В тот момент я осознал, что я попросту зависим от этого запаха, я хочу дышать этим воздухом, мне хочется быть возле пчел и слышать их жужжание. Находясь в Литве всего буквально несколько дней, я ищу контакты пчеловодов, хочу предложить свои услуги как помощника — просто чтобы иметь возможность время от времени соприкасаться с этими невероятными существами — с пчелками.

Почему Литва?

Тут скорее «Почему Вильнюс?». Вильнюс для меня — не чужой город. Когда мы с моим детьми обсуждали возможный переезд, я им говорил, что мы возвращаемся на ту землю, где жили наши предки. Было у меня такое время, что я очень болел семейной историей. Я ее исследовал достаточно глубоко. Моя бабушка — папина мама — имела фамилию Венцлавович. И вот эти Венцлавовичи — происходили именно из Вильнюса.

Вторая причина — Вильнюс я хорошо знаю. Я сюда часто приезжал. И я всегда вдохновлялся улицами старого Вильнюса. Я очень люблю историю этого города, я люблю Остробрамскую икону, я очень люблю и почитаю святого Леонтия Карповича, виленского архимандрита, который издал первый белорусский букварь. В этом городе я всегда себя чувствовал комфортно. И, конечно, здесь я и по этому поводу остановился, так сказать, что имею возможность продолжать свое священническое служение.

А где вы будете служить?

У общины Вселенского патриархата в Вильнюсе пока нет своей постоянной церкви или помещения. И мы будем обращаться к нашим братьям и сестрам — христианам других конфессий, чтобы может они могли давать нам пользоваться их храмами. Но со времени мы найдем средства и арендуем какое-то помещение для богослужений белорусской общины. Чтобы наши люди, белорусы, знали, что в этом месте происходят богослужения белорусской общины. Мы в самом начале. Очень много проблем, задач перед нами стоит. С моим собратом, отцом Александром Кухтой, надеемся, что наши белорусы нас поддержат, и мы сможем решить те задачи, что стоят перед нами.

Много ли белорусов к вам готовы ходить?

Здесь только из моих знакомых и друзей уже можно было бы собрать небольшой приход. А еще отец Александра Кухта — он человек очень открытый, очень активный. Он живет здесь больше года, пожалуй. То у него уже круг знакомств и дружбы гораздо более широкий. Многие белорусы давно ждали такой возможности. Поэтому, думаю, что жизнь нашей общины будет динамичной, интересной, насыщенной.

Или вы как-то по-особенному готовитесь к молитве, которая пройдет на Пасху?

Новость, что мы приняты в юрисдикцию Вселенского патриарха, пришла несколько часов назад [разговор происходил 6 апреля 2023 — Hrodna.life]. Мы не знали, когда это произойдет. Поэтому такой подготовки настоящей не было. Но сейчас эта задача стоит перед нами. И очень много нужно сделать. Наверное, будет богослужение. Думаю, в течение нескольких дней мы уже будем знать, где пройдет пасхальное богослужение.

Как сейчас организован ваш быт? Как выглядит ваш типичный день?

Быт мой не организован никак [улыбается]. Каждый день — это сюрприз. Мы еще даже не переехали в ту квартиру, которую будем арендовать на долгосрочной основе. Друзья помогли арендовать временную квартиру для того, чтобы наша семья имела где жить. У меня четверо детей, и мне их всех надо устроить в школы. Мы должны решить ряд вопросов: организационных, юридических, экономических. Весь мой день — это забота по решению этих задач.

Ходил в церковь в 11 км и учил «Магутны Божа»

Как становятся священниками? Какой путь был у вас?

Хорошо, когда священнослужителями становятся по призванию. И я могу сказать, что действительно Господь меня позвал. Я был еще школьником, учился в 7 классе. Крестили ребенка — и выбрали какого-то человека крестным, а он не приехал. И сказали: «А, поедешь ты!». А мне на то время отец подарил «Закон Божий», я там что-то почитал. Дед заставил меня выучить молитву «Отче Наш». Мы приехали крестить. И священник спрашивает: «Креститься умеешь?». Ну я крещусь. «Отче Наш» знаешь?" — «Знаю». Какие-то вопросы задает — я отвечаю. Говорит, ну так у меня не было еще такого образованного крестного, как ты. И вот во время этого крещения у меня будто целая вселенная перевернулась. Я почувствовал присутствие Бога, и с тех пор начал в церковь ходить.

А церковь наша приходская находилась в 11 км от моего дома. И там дороги даже не было — тропа через лес. Ну или объезжать 25 км. Уже тогда я понял, что Господь призвал меня к священству. Я мечтал поступить в семинарию. И потом моя мечта сбылась — я поступил в Жировичи, святой уголок нашей белорусской земли. Там я учился среди очень интересных людей: и преподаватели, и студенты, с которыми я был. Я вырос в деревушке, а там со всей Беларуси были собраны люди, очень интересные и образованные. Среди прочего, кстати, учили по благословению смиренного митрополита Филарета, стихотворение Натальи Арсеньевой «Магутны Божа». И это было обязательным пунктом программы [сейчас власти не любят эту песню, которая стала одним из символов протестов — Hrodna.life].

Потом, после семинарии было обучение в Германии. Там я изучал немецкий язык и католическое богословие. После возвращения из заграничной учебы я был назначен преподавателем Академии и семинарии. Женился и стал священником.

К белорусчине, кстати, я всегда был благосклонен. Во-первых, окончил белорусскоязычную школу. Хотя первый мой язык, материнский язык — украинский, потому что я родом из Полесья, из Кобринщины. Я никогда не изучал литературный украинский язык, но как я в родной деревне нахожусь, то всегда перехожу на наш местный язык, который, фактически, является одним из диалектов украинского. А к белорусчине я пришел по-настоящему в Накрышках — это первый мой приход, первая община моего служения. Там прекрасная принеманская Липичанская пуща, лесные хутора, красивые деревни. Люди там говорят на прекрасном белорусском языке. И вот именно там Беларусь открылась моему сердцу, я ее почувствовал. Потом был Гродно — это тоже город, который всегда дарил мне только радость, и только свет, и вот эта культурная среда гродненская, прекрасные люди, которые еще больше открыли мне богатство белорусского мира.

Читайте также: «С благодарностью, что привели к белорусчине». Священник из Гродно написал книгу о деревне Накрышки и местном приходе

А много ли людей учится на священников сейчас? Как их привлекают?

Сейчас, я бы сказал, большой кризис с призваниями к священству. Ведь в 1996-м я поступал в семинарию, нас было четыре человека на место — многие хотели быть священниками. И пробиться в семинарию было очень-очень непросто. Сейчас там где-то 20 человек набирается — берут всех, кто подает прошение. А нас было где-то 160 человек — и взяли 40.

Почему? Здесь много факторов. Во-первых, население становится менее религиозным, теряются традиции. Конечно, есть вопросы и к самой церкви у молодых людей, к ее внутренней жизни, к ее участию в жизни общества и в целом к ее роли.

А каково сейчас вообще состояние религии в обществе?

Религия, очевидно, теряет свои позиции. Ну, с другой стороны, я думаю, что для христианской церкви скорее вредно быть массовой, большой, влиятельной. Ведь это сразу нарушает внутренний образ жизни церкви. Отвлекает церковь от того, чем она должна жить и чем должна вдохновляться. Сильная церковь — это церковь, которую в расчет берут политики и пытаются ее использовать в своих интересах. По-настоящему сильная церковь — это церковь пусть и маленькая, но внутренне свободная и независимая. Сильная церковь — это церковь, которая не пользуется поддержкой государства, а сильна своим моральным авторитетом, своими делами. И то, что церковь становится менее массовой — я не вижу в в этом большой трагедии. Известный закон: массовость вредит качеству. Пусть это будут небольшие общины, но настоящие общины истинных христиан.

Сохранение памятника Ларисы Гениюш — это победа церкви или наоборот?

Если памятник сохранили — хорошо. Ведь это уже памятник с историей. Если он даже не сохранился — все равно, в будущем Беларуси памятников Ларисе Антоновне Гениюш будет не один, а их будет множество. Память об этих новоявленных «Шариковых» погибнет. А Лариса Антоновна — жила, живет и будет жить в сердце белорусского народа.

Хорошо, что церковь хоть попыталась защитить этот памятник. Он и поставлен был по благословению митрополита Филарета. Но время такое, что какая-то Бондарева — неизвестно кто и неизвестно что, но ее авторитет оказался выше авторитета митрополита, и авторитета народного поэта Беларуси Максима Танка, который уважал и ценил Гениюш. У нас, оказывается, Бондарева руководит культурой. Ситуация маразматическая.

Читайте также: Исчезнувший памятник — страшнее тех, что стоят. Как белорусы отреагировали на демонтаж памятника Ларисе Гениюш в Зельве

Как вы относитесь к коллегам, которые активно высказываются за войну, за действующую власть?

Прикрывать захватническую войну христианством — антихристово дело. Священник, который публично выступает и радуется тому, что российские «грады» разрушают украинские города — это проявление антихриста в жизни церкви. Да, это случалось и раньше, с различными христианскими общинами. Сейчас РПЦ переживает эту ситуацию. Я не понимаю, как читая одно и то же Евангелие, можно прийти к тому, что христиане радуются убийству, радуются кровопролитию и желают смерти.

Я знаю священников, которых наказали, а некоторых даже лишили права служения за то, что они призывали к миру. И я не знаю ни одного примера, когда кого-то из тех, кто говорит просто ужасные вещи, преступные призывы к войне, к убийству, чтобы кого-то из таких священников наказал епископ или патриарх. Неизбежно придет то время, когда РПЦ предстоит проанализировать — почему так случилось, почему церковь стала черное называть белым.

А как вы можете прокомментировать то, что в Украине забирают соборы у православных [в Украине отбирают храмы у православных Московского патриархата, обвиняют священников в связях с Россией и заводят против них уголовные дела — Hrodna.life]?

Могу сказать только одно. В отношениях между христианами не имеет места насилию. Но видно, эмоции в ситуации войны, как говорят, переливаются через края. Я не судья в чужом доме, дай бог разобраться со своими белорусскими проблемами. Однако я внимательно слежу за этой ситуацией. И что интересно, есть многие священники и одной, и другой украинской церкви, одинаково осуждающие проявления насилия. И это понятно, когда христиане борются друг с другом, то страдает от этого не одна какая-то христианская юрисдикция, а христианство в целом.

Скоро Пасха — а как ее отмечают в семье священника?

Это всегда празднуется очень весело. Пасхальное богослужение ночное в православной церкви — оно действительно такое веселое, радостное, вдохновляющее, динамичное. И этой радостью ты наполняешься, и потом целую неделю — встречи, в гости друг к другу ходим, делимся этой пасхальной радостью, служим — принимаем тело и Кровь Христовы.

Читайте также: «Хотим оставить в соборе». Нашлись родственники Раевских, которых искал священник, чтобы передать «книгу жизни»