«Пане, Пётрэ, это капец! Тут много, а тут мало!» — Катерина показывает доктору свою грудь. Теперь они разные. С правой стороны — имплант. «Выбрали самый маленький, но всё равно он больше моей родной груди. Доктор шутит в ответ: «Заработаешь денег, поставишь второй такой же». На самом деле здесь все не шутят, ведь у Катерины рак молочной железы. Она перенесла операцию мастэктомии и начала химиотерапию. Роскошные вьющиеся волосы остались в прошлом. В ближайшем будущем «светит» лучевая терапия. О том, как живётся и работается во время лечения, как относятся в болезни её дети, что пугает и что даёт надежду, Катерина Водоносова рассказала для Hrodna.life/
«В принципе, я этого ждала»
«Мне снился сон, как будто я ранена, — вспоминает Катерина об одной «прекрасной» ночи после переезда в Польшу. — Я проснулся с рукой на груди. По ощущениям под ладонью была большая шишка, от которой расходилась боль. «Я иду в ванную, включаю свет, смотрю в зеркало и понимаю — она там, я её вижу. Хотя, в принципе, болела не опухоль. Видимо, из-за того, что эта шишка очень быстро росла, болели те ткани, на давила опухолью. Было не очень больно, но постоянно хотелось ходить с прижатой к этому месту рукой. Как будто обнимаешь себя. Как будто постоянно что-то не в порядке».
Утром Катерина отправилась в медпункт в центре для беженцев, где она жила в то время. Там получила направление в онкологический диспансер и, как она говорит, — закружило.
«Не могу сказать, что была к этому готова, — вспоминает Катерина о своем состоянии на то время — Нет. Я не знаю, каким сильным духом должен быть человек, чтобы быть готовым к этому. Но, в принципе, ждала. Было очень волнующе его почувствовать».
Слово «рак» еще не звучало. И Катерина, вспоминая тот период, чаще всего употребляет местоимение — говорит «он». В то же время отмечает, что игнорировать реальность не пыталась: «Мне было более-менее всё с собой понятно. Когда своими глазами видишь опухоль, то сомневаться не приходится. Даже до того, как офиуиально выставят диагноз».
«Что будет с детьми?»
Этот вопрос первым пришел в голову, когда врачи определились с диагнозом. «Дело не в том, чтобы я рассматривала ситуацию «что делать, когда меня не станет». Хотя — рассматривала. Как и любой человек, попавший в сложную ситуацию, рассматривает такой вариант, как потенциально возможный.
В первую очередь меня интересовало, что делать в ближайшее время — когда у меня будет операция и химиотерапия. Как решать бытовые проблемы, как водить детей в школу и на музыку, как их забирать. Нужно было понять, как со всем этим быть".
Сложностей добавил тот факт, что муж Катерины — отчимом для ее детей. Из-за этого могли возникнуть дополнительные юридические и логистические сложности. «Мой муж замечательный человек. Но я понятия не имею, как он справится с ситуацией в одиночку. Вопросы легализации, много разных бумаг, которые нужно подписать, все зависит в первую очередь от меня, как от мамы».
Сейчас, когда уже прошла операция и даже первый сеанс химии, Катерина говорит: «Всё нормально, мы справляемся».
«Мама работает на телеке и у неё рак»
У Кацярыны двое дзяцей — школьнікаў. Сказаць ім, што мама захварэла, аказалася проста — у сям'і не прынята нешта хаваць. «Гэта быў настолькі праходны момант, нават няма што расказваць. Калі ўжо мне дыягназ выставілі, проста сказала. Нармальна яны гэта ўспрынялі, — кажа Кацярына.
У Катерины двое детей — школьников. Сказать им, что мама заболела, оказалось просто — в семье не принято что-то скрывать. «Это был настолько проходной момент, что и рассказывать нечего. Когда мне уже поставили диагноз, просто сказала. Нормально они это приняли», — говорит Катерина.
«У них нет мыслей, что с мамой может быть что-то не так. Я ведь такая „Ух!“ „Коня на скаку и в горящую избу“. Дети, не рассматривают вариантов, в которых что-то могло бы пойти не так». По словам Катерины, сыну в целом «нормально зашло». «Сейчас он говорит обо мне: „Моя мама работает на телеле и у неё рак“. Воспринимает это как нечто совершенно обыденное. Он просто не понимает, что это такое».
Старшая дочь выслушала и сказала, что ей жалко маму. «Она похожа на меня, — объясняет Катерина. — В нашей семье не было разных сю-сю и ми-ми-ми. Нет. Она никогда не называла меня мамочкой, и я, кстати, никогда так свою маму не называла. Это не потому, что мы не любим друг друга. Просто у нас такие очень взрослые отношения. Но теперь она пытается поддержать меня какими-то шутками, типа:
«М-м-м-м, мама! Я так обожаю солёные огурцы! И тебя!»
«Организм подложил мне свинью»
Як будзе ісці лячэнне і ці доўга гэта працягнецца, Кацярына пакуль дакладна не ведае. З аднаго боку, перашкаджае недасканалае веданне мовы. Не так проста адразу ўсё ўсвядоміць і зразумець. «Ты сядзіш на гэтым кансіліуме, спрабуеш улавіць усе акалічнасці і зразумець, што цябе чакае. Але моўны бар’ер перашкаджае», — кажа Кацярына.
Как будет идти лечение и долго ли оно продлится, Катерина не знает. С одной стороны, понять мешает недостаточное знание языка. Не так-то просто осознать и понять все сразу. «Ты сидишь на этом консилиуме, пытаешься вникнуть во все обстоятельства и понять, что тебя ждет. Но мешает языковой барьер», — говорит она.
С другой стороны, у самих врачей нет уверенности в средствах и сроках лечения на более длительную перспективу.
«Про алгоритм лечения я узнаю перед каждым новым шагом на этом пути, — говорит Катерина. — Сначала думали, что будет только операция и гормональное лечение. После первой операции, когда удалили опухоль, оказалось, что все не так позитивно, как мы надеялись сначала — организм подложил мне свинью».
Пришлось пройти через ещё одну операцию и повторить исследования. Оказалось, что нужна химиотерапия.
«Радует немного тот факт, что сначала говорили о восьми сеансах химиотерапии, а сейчас речь идёт только о шести. Потом — лучевая терапия, — рассказывает Екатерина. — Шесть не восемь. И это хорошо».
Читайте также: «Ужо памерла б ад чумы». Кацярына Ваданосава пра жыцце памiж XV і XXI стагоддзямі, музыку і натхненне
Боль, бред, галлюцинации. Химия — это очень тяжело
«Больше всего боялся, что будет сильно тошнить. Но мне дали какие-то ударные таблетки, я их выпила и рвоты не было вообще, — говорит Катерина и уточняет, что самым трудным оказалось другое:
«Было очень-очень больно. Муж носил меня в туалет на руках, потому что я даже не могла самостоятельно встать с кровати. Несколько дней даже умыться не могла. Болело всё — глаза, кожа, ногти, желудок, вены. Настолько, что были панические атаки».
После капельницы химиотерапии Катерина была дома. Дочь осталась присматривать за ней, пока муж ходил на работу. Девочке приходилось пропускать уроки, чтобы не оставлять маму одну.
«Однажды мне было так больно, что я не могла даже дышать. Мне казалось, что я умираю, что я просто разлагаюсь заживо и даже позвать никому не могу, потому что у меня нет сил ни кричать, ни что-то говорить. Мне казалось, это всё. Да, страшно, конечно. Даже не от того, что я сейчас умру, а от того, как другим с этим быть. Сейчас придет муж из магазина, а я тут валяюсь. И что с этим делать в чужой стране», — говорит Катерина.
Она вспоминает страшные сюжеты своих бредовых галлюцинаций — то тётки с начосами, от которых не сбежать, то гниющие черепа, что растут прямо из ноутбука, как грибы-пороховики. «Это абсолютно неадекватные видения. Головой понимаешь, что лежишь в постели и не спишь. Но при этом мозг выдает разные забавные картинки. Не очень приятные. И так — целую неделю».
Не так жалко грудь, как волосы
От длинной Катерининой гривы за месяц лечения осталось меньше половины. «Это очень неудобно, потому что волосы везде — на одежде, под ногами, в еде», — вздыхает Катерина. Волосы — едва ли не самая узнаваемая деталь в её образе — и на сцене, и в жизни.
«Для меня это тяжело, — признаётся Катерина. — Реально, легче было принять, что мне грудь отрежут, чем что я буду лысой. Никогда не была такой. Я даже родилась с волосами. Абсолютно не знаю, как себя вести в другом виде», — говорит она и добавляет — шрамы, что навсегда останутся на теле, не кажутся ей проблемой: «Абсолютно из-за них не переживаю. Мне на это наплевать. Не знаю, почему. Может, если бы грудь была моей гордостью, я бы волновалась. А так — я к ней всегда относилась очень утилитарно».
Катерина пробует находить позитивные стороны в том, что волосы выпадают. Вроде того, что выпадают они по всему телу и не надо будет делать депиляцию.
Но сожалений об утрате всё же больше:
«Даже если я просто соберу волосы в хвост или косу, я чувствую себя голой. Потому что они всегда на спине, потому что мне под ними тепло, хорошо. А теперь… грустно. Скорее всего, мне будет очень трудно, обидно и больно [брить голову]. Я буду повязывать себе эти платочки и рыдать, наверное. Но с этим я смирилась».
Клубок бабушкиных ниток
«Мне всегда казалось, что я из тех людей, которым хорошо пишется в минуты боли, страданий и всего такого, — говорит о себе Катерина. — Но сейчас не получается. Не могу ничего из себя выжать — ни музыки, ни стихов. И это не связано с раком. Это с начала войны. Масштабы всего настолько велики, что я не знаю, как это можно сублимировать в творчество».
Па словам Катерины, больше выручает рутина — скорее, ремесло, чем творчество: «Я заныриваю в шитьё, в вышивку. Нитками из клубочка, который через всё эмиграцию с собой пронесла, ещё бабушкины нитки».
На концерты и выступления планов пока нет.
«Не то, чтобы я была не готова петь. Я готова выйти на сцену. Было бы даже хорошо. Это бы меня подпитывало. Но я не могу заниматься организационными делами. Не могу найти в себе силы продавать билеты, приглашать людей. Я никогда не знала, как это сделать, и теперь я не хочу этим заниматься. Если бы кто-то пришел и сказал: „Катя, ты хочешь сыграть концерт?“ Я бы согласилась».
«Чтобы закончилась война, вернуться домой и … вышить фартух»
«Раньше, когда я осталась одна с двумя детьми, мне очень хотелось доказать, что я не старая, не страшная и чего-то стою. Тогда она могла что-то делать, соглашаться на разные безумные съемки. Сейчас — нет, никому ничего доказывать не хочу. Вообще. Никаких глобальных проектов и перфомансов», — говорит Екатерина.
Самое трудное для неё в сегодняшней ситуации — отсутствие дома, привычного комфорта в окружении.
Читайте также: «Нашы мужыкі тут паміраюць, а вы сваіх вывозіце». Як беларусы ўцякалі ад вайны ва Украіне
«Я не беспокоюсь насчёт своего тела. Воспринимаю его как инструмент, как средство для достижения целей. Но обстановка вокруг … Я хочу, чтобы было красиво, романтично и вау, а у меня здесь только диван из Икеи и пластиковый шезлонг. Сложно принять, что здесь не так эстетично, как хотелось бы. А дома… Дома всё сделано своими руками. Всё это было моей гордостью».
Катерина рассказывает о своих планах и мечтах:
«Хочу, чтобы отросли волосы. Хочу путешествовать… И это не говоря о том, как сильно я хочу вернуться домой. Я хочу, чтобы закончилась война, чтобы дети ходили в нормальную белорусскую школу с белорусским языком, — говорит Екатерина, — хочу снимать ролики о белорусских костюмах и средневековой одежде. Ещё я вышиваю фартук! Когда закончу, у меня будет готов полный калинковский костюм — от юбки до головного убора. И я бы очень хотела вести курс по традиционным костюмам в Белостоке.
А так…
Я боюсь не то, что мечтать, даже плпны боюсь строить. Не знаю, что будет через неделю или две. Поэтому стараюсь ни в каком виде ничего не загадывать".
